А жизнь всего одна, или Кухарки за рулем - Марк Альперович

– Это диктант, текст которого был взят из газеты.

Ефим вопросительно посмотрел на учительницу.

– Далее шло: «Сталин – наш отец родной».

– Но, может быть, он не расслышал слов или отвлекся.

– На следующем уроке литературы я вернулась к разбору диктанта, так как у многих плохо с орфографией. Я вызвала к доске Сережу и попросила ряд предложений, в которых были сделаны ошибки, написать на доске. Как только я дошла до этого, – многозначительно подчеркнула Лидия Игнатьевна, – предложения, Сережа сослался на боли в животе и выбежал из класса.

Теперь Ефим все понял. Он вспомнил сентябрьское воскресенье 1940 года и вопрос Сережи.

– Я люблю вашего сына, наверное, больше других учеников. Как вдохновенно он читает стихи, кстати, особенно Владимира Маяковского! Когда он читал «Советский паспорт», я не выдержала и поставила в журнале три пятерки.

– Ну, вот видите, – несколько облегченно произнес Ефим.

Лидия Игнатьевна не отреагировала на это восклицание и продолжала:

– Я выросла в детском доме, советская власть дала мне все. Я искренне ненавижу всех ее врагов. И я не пожалела бы ни вас, ни вашего Сережу, если бы не противоречия в его поведении. Я решила с ним поговорить прежде, чем принять какое-то решение. И знаете, что он мне ответил: «Я очень люблю своего папу, и отец у меня только один». Думаете, я поверила в искренность его ответа? Я Сережу хорошо знаю. Он понял, что сделал необдуманный поступок, и нашел лучший способ его исправить. Не акцентируйте внимание Сережи на нашем разговоре. Лучше внимательно посмотрите на тех, кто его окружает.

Она встала и сухим голосом громко произнесла:

– Я вас вызвала по поводу больших изъянов вашего сына в орфографии и чистописании. Примите меры. До свидания.

Ефим вышел из школы с двойным чувством. Классный руководитель внимательно следила за тем, чтобы ее двенадцатилетние ученики воспитывались в духе любви к Сталину, к советской власти. Разве в условиях такого воспитания могло появиться поколение, критически относящееся к власти? Он понимал, что его сын составляет то немногочисленное исключение, которое критически оценивает любую информацию. В этом виноват и Ефим, регулярно слушавший «вражеские голоса» по приемнику, и разговоры в семье о притеснениях евреев, и открытый государственный антисемитизм, который был очевиден даже для двенадцатилетнего ребенка, и двусмысленность изучаемой в школе программы истории, и разговоры на улицах, и аресты, свидетелями которых были все. Но Ефим также знал и то, как безжалостно расправляется власть с малейшей критикой в свой адрес, невзирая на возраст, поэтому очень боялся за Сергея. Он решил, что о своем визите к учителю не будет говорить с сыном. Однако, придя домой и увидев, что Сергей мгновенно спрятал под подушку какие-то листочки, которые читал, Ефим не выдержал.

– Ты знаешь, зачем меня Лидия Игнатьевна вызывала в школу?

– Да.

Ефим опешил, он не знал, как дальше продолжать разговор, помня предупреждения учительницы. Сергей решил взять инициативу в свои руки.

– А ты, папа, знаешь, что отец Лидии Игнатьевны, будучи крупным военным, расстрелян как враг народа?

Выражение лица Ефима стало таким глупым, что Сергей рассмеялся.

– Я, отец, примерно знаю твои взгляды на жизнь. Представь себе, что тебя за них арестовали, а я стал бы служить этим людям.

– Сережа, тебя посадят или расстреляют.

– Папа, я сделал ошибку, не подумав о последствиях. Меня она многому научила. Мы живем среди рабов. Я постараюсь больше подобных ошибок не повторять. «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах, только гордый буревестник реет смело и свободно над бурлящим гневно морем…»

– Хватит, – грубо прервал его Ефим. – Если ты немного поумнел, то не храни дома то, что прячешь от меня под подушкой. Ты же не хочешь, чтобы из-за твоей глупой смелости, гордый буревестник, пострадали твои родители? И подумай, что произойдет с твоей мамой, если тебе придется писать письма «во глубину сибирских руд».

Сергей как-то сразу стал серьезным.

– Прости меня, папа, за ту неприятность, которую я тебе доставил. Это глупость, ибо мой поступок, кроме вреда, ничего не дает.

Ефим остался доволен ответом Сергея, поскольку знал, что в серьезных вопросах тот пытается быть хозяином своего слова.

– Матери о нашем разговоре ничего не говори, а то начнется паника.

– Хорошо, папа.

Но Ефим знал и другое. Сергей будет осторожнее. Он притаится. Но критическое отношение к власти у него будет год от года возрастать. А это значит, что рано или поздно его ждет неминуемая беда…

В восьмом классе пришел новый классный руководитель, к тому же их объединили с параллельным классом. Новым классным руководителем стала Евгения Львовна Соболева, выпускница МГУ. Она была очень начитана, к тому же слыла глубоким аналитиком литературных произведений. Как предметник, давала ученикам блестящие знания, но так и не смогла создать сплоченного коллектива из своих учеников. Она пыталась привить ребятам лучшие человеческие качества, воспетые классической литературой, пыталась воспитать в них способность критически оценивать действительность, привить любовь к свободе и свободомыслию. Правильно ее воспринимали лишь немногие ученики. Она это понимала. Но именно для этих немногих и были предназначены ее глубокие рассуждения о героях классической русской и российской литературы.

Если Лидия Игнатьевна считала своей целью воспитывать людей, преданных социалистическому строю, то Евгения Львовна пыталась воспитывать в учениках критическое отношение к действительности.

В классе учились несколько еврейских ребят. Учились они, как правило, хорошо. Уроки Евгении Львовны доставляли им истинное наслаждение. Многие школьники, воспитанные на почве послевоенного антисемитизма, считали, что еврейским ребятам она ставит завышенные оценки.

В 1952 году, когда в стране начался процесс врачей-евреев, Сергей совершил какой-то неблаговидный поступок. Она оставила его после уроков и начала свою беседу со слов: «В стране такое творится, ты не понимаешь, что делаешь…»

Только тогда Сергей понял, что она еврейка.

Но, бесспорно, обладая более обширными знаниями, чем Лидия Игнатьевна, Евгения Львовна не обладала ее воспитательным чутьем. Лишь самые даровитые ребята чувствовали, что к своим ученикам она относилась как к взрослым людям. Далеко не все понимали, что ее симпатию можно завоевать не дословным пересказом страниц учебника, а гражданской позицией. Кто это понял, получал отличные оценки по литературе. Кто не понимал, считал, что у нее есть любимчики.

Как-то Сереже досталось стихотворение А.С.Пушкина, посвященное декабристам. Как обычно, Сережа прочитал его с пафосом:

«Во глубине сибирских рудХраните гордое терпенье.Не пропадет ваш скорбный трудИ дум высокое стремленье…»

В отличие от Лидии Игнатьевны, Евгению Львовну не вдохновило чтение Сергея. Имея бесспорно более высокий интеллектуальный уровень, она понимала, что, обладая зычным голосом и темпераментом, Сергей не владеет техникой чтения. Но на этот раз произошло то, чего он не ожидал. Она поставила ему «отлично», а затем, как бы, спохватясь, спросила:

– А тебе, Сережа, симпатичны декабристы? Сережа сказал то, что вызвало смех всего класса:

– Они, к сожалению, не обладали решительностью большевиков. Но, к удивлению учеников, Евгения Львовна не улыбнулась, как делала, когда слышала глупость.

– Значит, ты считаешь восстание декабристов ошибкой?

– Если рассматривать сам факт вывода войск на Сенатскую площадь, то, с точки зрения здравого смысла, бесспорно. А если рассматривать с точки зрения влияния на перспективу борьбы с абсолютизмом в России, это восстание показало, что в России есть силы, которые, будучи не согласны с правящим режимом, готовы бороться с ним, пожертвовав даже жизнью.

Евгения Львовна отправила Сережу на место и перешла к рассмотрению новой темы. И, когда приступили к изучению Лермонтова, читать стихотворение «На смерть поэта» вызвала Сережу. Тот, захлопнув томик с текстом стихотворения, стал читать его по памяти. Евгения Львовна была явно удивлена. Она считала Сергея, чуть ли не первым лодырем в классе, а тут, оказывается, что он идет впереди программы. Но когда Сережа дошел до слов «А вы, надменные потомки…», Евгения Львовна неожиданно и резко прервала его. Она была в замешательстве.

– Ты, Сережа, своим чтением перепугал меня. Откуда у тебя столько ненависти?

– Я читал это стихотворение на городском смотре. Вроде понравилось. Пропустили на областной.

– Вот как? – удивилась учительница. – Извини.

И поставила «отлично».

У Сергея было одно потрясающее качество. Будучи человеком невнимательным, иногда он буквально фотографировал события, свидетелем которых был. Это качество не раз оказывало ему добрую службу. Сев за парту и осмыслив поведение учительницы литературы, он понял, что «гневное» чтение отдельных строк было воспринято ею как что-то личное.